Петербургский кинотеатр «Родина» (что тогда назывался Splendid palace), немые фильмы сопровождает своей игрой семнадцатилетний пианист. Он находит яркие музыкальные краски и к «Призрак бродит по Европе» — то есть «Маске Красной смерти» Эдгара По, превращенной советскими кинематографистами в отчаянную мелодраму с революцией в финале, и к приключенческим «Красным дьяволятам». Он ценит свою работу не только потому, что за нее платят деньги (а бедному студенту это важно), но и потому, что можно импровизировать, сочинять новое, тут же пробовать на публике. Это — Дмитрий Шостакович, и его любовь к кино, к быстрому монтажу, к мгновенной смене ритма, к описанию в музыке приключения останется с ним на всю жизнь. И эта любовь будет видна не только в его сочинениях для ставшего уже звуковым кинематографа, но и в симфониях, и в опере, и в балете.
Его первой композиторской работой в кино было сочинение музыки для фильма «Новый Вавилон» Григория Козинцева и Леонида Трауберга, затем последовала песня «Нас утро встречает прохладой» для фильма «Встречный» Сергея Юткевича и Фридриха Эрмлера, «Молодая гвардия» Сергея Герасимова, «Гамлет» Григория Козинцева и многие другие. Его музыка предъявляла зрителю характеры героев и в случае работы с великкими режиссерами была конгениальна их постановкам, а в случае работы с режиссерами «проходными» вытаскивала фильмы из скучной серости. Именно это умение создать характер всегда пригождалось Шостаковичу в балете — хотя с балетами ему не очень-то везло.
Первый его балет — «Золотой век» был написан по заказу Управления государственных театров. В момент получения этого заказа композитору было 23 года — но он уже был достаточно известен в музыкальных кругах. И он был страстным футбольным фанатом — что было важно, поскольку в либретто Александра Ивановского, победившем в конкурсе на лучший сценарий советского балета, героями были футболисты. Советская команда отправлялась на матч в буржуйскую страну, переживала провокации нехороших личностей и с триумфом побеждала на поле. Ставили спектакль в Мариинском театре Василий Вайнонен и Леонид Якобсон, Комсомолкой была Галина Уланова, а Ангелом мира — Алла Шелест. Спектакль в 1930 году оценили те зрители, что нежно любили «буржуазные» танцы — описывая капиталистический мир, Шостакович с удовольствием вписал в балет танго, фокстрот и другие непролетарские развлечения. Но газеты заклеймили постановку «формализмом» — и балет исчез довольно быстро. (Полвека спустя, в 1982-м, Юрий Григорович в Большом театре создал свою версию спектакля, где правильный молодой человек сражается с угаром НЭПа — и этот спектакль до сих пор периодически появляется в афише).
Еще меньше повезло балету «Болт», сюжет которого был связан с поломкой важного станка на заводе и его починкой — спектакль, поставленный Федором Лопуховым в Мариинке, был снят в 1931 году после первого показа. (Сатирические портреты недостаточно советских людей — бюрократа, например, или «соглашателя» — вышли ярче чем образы достойных рабочих). В 2005 году Алексей Ратманский в Большом сделал новую версию балета — но чрезвычайно эффектное оформление спектакля с движущимися гигантскими роботами слегка придушило танец, и балет тоже быстро исчез из афиши.
Наконец третий балет, «Светлый ручей», выпущенный в 1935 году Федором Лопуховым в Ленинградском Малом театре оперы и балета (что ныне называется Михайловским) имел настоящий успех, его срочно перенесли в Москву, в Большом также был триумф — но в феврале 1936го в газете «Правда» вышла статья «Балетная фальшь». Это была редакционная статья, без подписи — тем сильнее испугался балетный народ. Спектакль, обвиненный в незнании колхозной жизни, был снят — и снова увидеть «Светлый ручей» зрители смогли лишь в 2003 году, когда свою чрезвычайно удачную версию спектакля представить в Большом смог Алексей Ратманский.
Больше Шостакович балетов не писал — но и его симфонии, и другие сочинения всегда провоцировали хореографов на создание танцев. Поэтому, хотя формально у Шостаковича всего три балета, в реальности его можно услышать в спектаклях самых разных авторов — от «Чайки» Джона Ноймайера до «Укрощения строптивой» Жана-Кристофа Майо.
